[indent] Первая возможность переворота упорхнула, взмахнув крылом, пять лет назад, когда опытный канцлер Бестужев, подбивал молодую принцессу прусского происхождения к интригам против Елизаветы Петровны и Петра Федоровича. Многие в то время полагали, что дни императрицы сочтены и Алексей Петрович не представлял на троне российской империи единственного наследника Петра I мужского пола, благо был еще Павел Петрович [мой украденный сын], при малолетнем правлении которого регентом надлежало стать мне. К всеобщей неожиданности Елизавета Петровна вернулась к здоровью, а Шувалов тут как тут со своими доносами о заговоре и письмами в виде доказательств на которых вина Бестужева и Апраксина были очевидны, о моем же участии было скорее передано на словах, так как прямых доказательств не было и нет. Не один день и даже не одну неделю над моей головой сгущались тучи, шумело наточенное лезвие топора из провокаций, вынуждающих признаться, ведомая честностью [фальшивой] отрицала любые обвинения в возможном заговоре. С тех самых пор мне оставалось лишь следовать принципам Петра Федоровича - ждать. Он ждал, когда сможет свободно восседать на престоле, разбрасываясь указаниями, не принимая участия в заранее уготованных заговорах.

[indent] И мы дождались своего часа, когда душа Елизаветы Петровны отошла в лучший мир, но предпринимать какие-либо действия не могли в связи с тем, что я итак с огромным трудом скрывала свою беременность [это бы скомпрометировало нас]. Впрочем, все слаживалось наилучшим образом - Петр Федорович издавал глупые указы, что встретили недовольство в народе, войске и дворянстве и все три сословия обратили свои взоры на умную, проницательную жену императора, мать наследника. Масла в огонь подливали братья Орловы в гвардии и верная подруга Екатерина Романовна растворившись в дворцовых интригах, собирая вокруг нас преданных соратников. Столица вела себя необычайно тихо и спокойно поскольку, надвигалась буря и многие это понимали, в особенности советчики Петра, который, то ли по глупости, то ли по наивности, не обращал ни малейшего внимания на их предостережения. При нем все еще находились некогда верные государственные деятели Елизаветы Петровны, способные управлять разумно, но так же как и я не сумели найти подход [не смогли понять его] к Петру Федоровичу.

[indent] Возвратившись к здоровью после рождения Алексея была готова к действиям, но проживая под одной крышей с императором плести заговор тонкими паучьими нитями было куда сложнее, нежели представлялось, по сему решено было поспешно покинуть Ораниенбаум и готовиться к захвату власти непосредственно в Петергофе. К спешке скорее привели опасные слухи о моем возможном аресте и если муж решится на это, то ничего и никто меня уже не спасет. Я буду царствовать или погибну.

[indent] Велю приготовить экипаж и приподняв юбки легким бегом миную залы дворца, направляясь в свои покои, ровно для того, чтобы покинуть их и куда по моей просьбе позвали Екатерину Романовну. Благо в распоряжении была верная служанка, которая докладывала Тайной Канцелярии [которую Петр безрассудно распустил] ранее и ныне Шувалову [от старых привычек тяжело избавится] о разговорах, визитах и прогулках ложные сведения. Я не могла не верить своему кругу людей, так как при дворе и особенно император до сих пор не знали, что у меня сын два месяца отроду, к тому же не от супруга, который физически не причастен к зачатию Алексея.

[indent] Дашкова вошла в покои ровно в тот момент, когда мы складывали в небольшой ларец ценные бумаги и украшения. Творилась неразбериха и суматоха, мы все громко шептались и торопились, словно нас ждут последние часы жизни [или заточение в монастырь]. Виной всему царившая тревога, поэтому не сразу же вас замечаю, просматривая бумаги кредиторов, что следует захватить с собой, но заприметив дорогую подругу, протягиваю документ Шафировой [одна из фрейлин] с указанием взять с собой и подхожу к вам, касаюсь вашей руки за которую тяну за собой в самый тихий [относительно] угол комнаты. - Екатерина Романовна, - осматриваюсь, словно у стен есть уши [разве нет?]. - До меня дошли слухи о возможном аресте, что испепелят наши идеи в прах, - перехожу на шепот, направляя его в ваши уши.

[indent] Краем глаза наблюдаю за тем, как девушки, решив ускорить процесс, перебрасывают бумаги по воздуху друг другу, просматривают их и проводят первичную сегрегацию, некоторые даже сжигают, оставляя пепел на тарелке. Мы не осмеливались открыть окно, чтобы никто не расслышал суматохи заполнившей покои супруги императора и не заподозрил неладное, оттого и морщили нежные носы [запах гари]. - Это вынуждает меня поджать хвост и бежать, - мне бросают темную накидку с капюшоном, которую ловлю и протягиваю собеседнице. - Вы со мной?

[indent] Глотала слезы, подобно красным яблокам, когда ребенка даже не позволили подержать [приласкать], украли, забрали так поспешно, что даже не смогла во время сообразить что происходит. Покои словно наполнились пеленой из тумана, сгущаясь вокруг гостей, что наводили духоту, свидетельствовавшие рождению будущего императора России. Елизавета Петровна получила все, чего так долго добивалась - она наконец-то держала на руках наследника-младенца, которого можно было воспитать лично и научить сидеть на троне [как бы ей того хотелось], но откуда взяться материнскому инстинкту? Тому самому чувству, что подавляла в невестке своей. Она украла и это, так называемая [в мыслях моих] императрица-воровка. Как бесчестно, как низко, как жестоко. Будь я на ее месте - никогда не отняла бы ребенка у матери [неужели? по крайней мере на тот момент жертвой была именно я].

[indent] Дни тянулись невероятно долго, пока приходила в себя после родов, не в состоянии преодлолеть расстояние до комнат императрицы, даже с помощью милых дам [благо хоть их не своровали]. Я практиковалась в ходьбе, меня поддерживали фрейлины, пока мы нахаживали круги в выделенных комнатах, чтобы умолять [хотя бы] показать мне Павла. Сына назвали Павлом даже не спросив моего мнения, хотя у меня были иные варианты для будущего императора. У меня снова и снова отнимали все. Отняли собственное имя, хотя второе [София] было в православных святцах, но все же с честью и гордостью носила имя матери императрицы, которое и ей подарил, вошедший в историю как Великий, супруг. Отняли мать, по понятным причинам, и возможность вести с ней переписку. Отняли Салтыкова, изначально подослав его собственноручно. Отняли первенца, отняли ощущение кормить его своей грудью, целовать и любоваться здоровыми да целыми ручками и ножками. Отняли имя сына. Двадцать шесть жизни бесконечно все решения принимаются в обход моим собственным убеждениям, мнению. Никакого уважения и почета. Превратили в куклу, которая выполнила свой долг и оказалась выброшенной [не нужной]. И дальше то что? Святая обитель? Постриг? Крепость? Арест?

[indent] Не допущу. Не позволю. Не погибну.

[indent] Меня разозлили, во мне пробудили ярость. Пусть сын находился у Елизаветы Петровны, но это козырь в  м о е м  рукаве, а императрица как никак незаконнорожденная, в отличии от Павла Петровича [возможно, если он не от Салтыкова]. Сцепив зубы, крепкой сжимаю руку моей дамы, которая жалостливо смотрела на меня, но после гневного взгляда моего, смущенно опустила ресницы в пол [зная, как противна мне жалость людская]. Меня одевали [сродни мукам], порой приходилось опускаться в кресло и приводить в себя при помощи нюхательной соли, так как комната под ногами кружилась. Дамы просили меня остаться и полежать еще немного, но строгое "нет" велело продолжать собирать меня, чтобы навести визит императрице [о котором никто не сообщил заранее - запретили бы, пришлось своевольничать]. Именно невиданная мне ранее злость [ярость] придавала сил и возможности делать шаги.

[indent] Дорога к императрице стала походом Христовым. Мы часто останавливались, девушки вытирали белыми платками выступавший на лбу, шее, декольте пот, одна даже несла с собой кувшин с водой и склянку, что облегчило мои мучения. Мы остановились у покоев и сердце залилось кровью, когда услышала детский плачь - это он, это сын мой зовет меня. Ему плохо, ему больно? Собственноручно открываю дверь, что даже стража теряется и не успевает схватить меня под руки, как я уже в покоях, где находится матушка-государыня и мой сын Павел, который плакал.

[indent] - Что с моим ребенком? Ему больно? Дайте мне моего ребенка! - расталкиваю локтями людей [забывшись] и иду на плач дитя, но меня не пускают далее, перекрыв путь, в памяти останется лишь хныканье [безобразное]. Выглядываю из-за перегородивших, вставая на цыпочки, ища хоть малейший намек на свиток с Павлом. Изначально, планировала все иначе - покорно явится к императрице и умолять, умолять увидеть сына.

[indent] Поворачиваюсь и замечаю Елизавету Петровну. - Ваше Величество, - бросаюсь к ногам государыни, опустившись на колени [уничтожая физическую боль мысленно, переубеждая себя в том, что это вовсе не больно]. - Прошу Вас, умоляю Вас, позвольте увидеться с сыном, - сдерживаю слезы, которые предательски все же покатились по щекам, которые глотала подобно все тем же красным яблокам.